Петр Гавриленко: «если небо нежно относится к тебе…»
Возможно даже, что он – художник всероссийского, а то и мирового уровня. Но ни ему, ни нам, его современникам, этого знать не дано, мы можем только считать или не считать так. Потому как, такие акценты расставляет только время. Но то, что он – один из самых сильных художников Сибири, это уже общепризнанный факт.
Для томичей главное в этом материале вот что: персональная выставка художника Петра Павловича Гавриленко в Областном художественном музее продлится до 29 февраля. Поспешите. Время, проведенное там, уж точно не покажется вам потерянным зря. Это – минимум. Максимум – переживете потрясение, причем со знаком “плюс”. Возможны и все промежуточные варианты.
А теперь – к интервью. Хотя, как и положено художнику, красками свои мысли и чувства Петр выражает намного точнее. А лаконизм присутствует и там, и там.
Восхождение
– Петр, эта выставка посвящена твоему пятидесятилетию. Можно ли назвать ее “итоговой”? Как ты сам ее оцениваешь?
– Итоги подводить рано. Выставка вполне приличная, но особой радости у меня нет, потому что все это – пройденный этап, а ничего из того, что я хочу делать сейчас, там нет. Стояло бы там хотя бы пяток работ, таких, которые я хочу создавать сейчас… Но их еще нет в природе.
– А что это будут за работы? Чем они будут отличаться от нынешних? И как вообще ты характеризуешь свой стиль?
– Я, как и все, меняюсь. Был у меня период “гиперреалистический”. Тогда, например, я написал одну из лучших, как я считаю, своих работ – “Мясорубку”. На выставке ее, к сожалению, нет, так как ее дом теперь в Париже. Потом меня потряс Филонов, я специально ездил в Москву на его выставку и некоторое время работал под впечатлением. Хотя со стороны, конечно, это и не было заметно… Например, картина “Каин” написана под этим влиянием, но, думаю, если бы я этого сам не сказал, никто бы и не подумал… Ну, и так далее. Человек не может оставаться одинаковым. А сейчас я хочу писать… Трудно определить словами… Очень живописно, очень светло, очень красочно и мажорно… По той простой причине, что жизнь это радость.
– После выставки все эти полотна вернутся сюда, в мастерскую?
– Куда же еще? Было б, конечно, хорошо, если бы все картины раскупили, и они разошлись бы по банкам и офисам. А я бы тогда стал обеспеченным, респектабельным человеком… Но это вряд ли случится. Вообще, мои полотна больше приобретают для галерей. Видимо, они не очень годятся, как деталь дизайна интерьера.
– Кстати, о богатстве. Чего ты хотел достичь, когда был в самом начале пути? И чего достиг?
– Хотел быть богатым, хотел быть счастливым, хотел себя реализовать. Богатым не стал. Но счастья достаточно, прежде всего, оно в замечательных детях, у меня дочь и сын, которые, слава Богу, не пошли в художники. И уже внучка есть, кстати. Ну, а насчет реализации… Я пока в пути.
– Ты считаешь, что движешься верно?
– Да, я всегда чувствовал, что двигаюсь верно. Единственно, что скорость… Пьянки-гулянки очень мешают. Особенно мешали, когда у меня мастерская была на I-м Томске… Все приезжающие-отъезжающие тормозились у меня. Звонят: “Петя, можно к тебе заглянуть?” “Заходите на минутку”, – говорю… И всё. До утра.
Если бы не это… Мне кажется, я бы уже продвинулся намного дальше. Но все-таки топаю я более-менее нормально. Ступенечка за ступенечкой.
– То есть, вверх. То есть, это восхождение?
– Да. Ведь что для художника главное? Не то, станет ли он известным, знаменитым, а полностью себя реализовать. А это возможно, только если небо нежно относится к тебе…
С чего начинается картина?
– С замысла?
– Во мне картина возникает целиком. И работаю я без эскизов, может, конечно, по лености. Но повлиять может все – и слово, и звук. И окружающее. Хотя, с натуры я не делаю ничего уже лет тридцать. На природе, у мамы в деревне, я только отдыхаю. Все идет изнутри. Хотя, конечно, все равно это происходит по поводу чего-то. Опосредовано может повлиять и натура.
– Может быть, не изнутри, а наоборот? Может быть, художник принимает некие флюиды из космоса?
– Может быть. В 81-м на молодежном творческом потоке в Доме отдыха Краснодарского края “Горячий ключ” я впервые услышал Леннона, словил кайф, и стал делать картинку – “В мастерской поет Джон Леннон”. Она и на нынешней выставке представлена… На ней еще небеса продырявленные. А потом, задним числом уже, узнал, что угадал количество выстрелов.
– Ты чувствуешь себя избранным?
– Художник – точно такой же человек, как и всякий другой. Единственное его преимущество: он умеет выразить то, что он ощущает.
– Зритель должен получать удовольствие от созерцания полотна?
– Может получать, а может и нет. Специально настоящий художник к этому не стремится. И вообще, художник рисует только для себя. Единственное его беспокойство – быть уверенным, что ты до конца искренен и точен.
По жизни
– Петр, известно, что ни отец, ни мать никакого отношения к живописи не имели. Когда и почему ты понял, что станешь художником?
– Почему, не знаю, это для меня самого загадка. А когда – лет в двенадцать-тринадцать. И не один я решил, а мы вместе с моим братом-близнецом, Николаем. Не моряками решили стать, не космонавтами, а художниками, и все тут. Коля живет в Питере, работает художником-декоратором в Мариинском театре. Кроме того, он – художник-абстракционист. Пишем мы по-разному, но понимаем друг друга идеально.
– А как родители относились к вашему неожиданному уходу от их крестьянского труда?
– Отец ничего не понимал в живописи, и у нас хватало ума не пытаться ему что-то разъяснить. Но к тому, что мы делали, он относился с большим уважением. Как крестьянин, который работает руками, он видел, что наши полотна – это хорошо сделанный продукт. И от общения мы получали взаимное молчаливое удовольствие.
– Ты упомянул, что твоя “Мясорубка” висит в Париже. А где еще висят твои картины?
– Я не отслеживаю. Во многих странах. А когда я ездил в Австралию, сопровождая выставку сибирских художников, мне предоставили ангар, и я целый месяц проработал в нем. И работы остались там, в Австралии. Ни копейки я не получил, но знаю хотя бы, что их точно не выкинут на помойку.
Учителя и гонители
– Есть ли у тебя художники-учителя?
– Учителя… Все. Целая история искусства, от Андрея Рублева до Андрея Поздеева. Кстати, оба они – авангардисты-формалисты. И оба реализовали все, что им было отмерено.
– Положим, фамилия “Врубель” на слуху, а вот “Поздеев”…
– В Сибири он был самым ярким. Не в Сибири даже, а в России. Настоящий большой художник. В Красноярске есть два памятника художникам – Сурикову и Поздееву. Ему поставили памятник на второй год после смерти. И это не власти придумали, это люди настояли. Это очень, очень большой художник. Его имя без сомнения останется в истории, как “Шишкин”, “Серов”, “Айвазовский”…
– Кстати, о власти… Я бы не был журналистом, если бы не спросил тебя и о том периоде, когда ты испытывал гонения…
– Да не было их, гонений особых. Я жив-здоров, не сидел, не голодал. Не понимали, это да, мешали, это да, пытались “поставить на место”, это да. Ну, раздражался я, нервничал, но всерьез на мне все это не отразилось. До сих пор, кстати, не пойму, что это за ругательство такое – “космополит”. По-моему это нормальное состояние человека… И вообще, суета это всё. Я вот тебе хокку прочту, которое я внезапно года два назад сочинил:
“Когда объективом всё небо,
Какое ты дашь интервью?”
Собственно, продолжать материал после таких строк было бы просто глупо.
Автор: Юлий Буркин.
